София Бенедикт

 

 

 

ВЕЛИКАЯ ЛЮБОВЬ СВЯТОЙ АФРЫ

 

Рассказ одного иконописца

 

 

 

На этой книжной миниатюре их девять[1], восседающих на «Небесах Аугсбурга» – две группы – слева четыре мужские фигуры, и справа пять женских, а между ними умытое ранним рассветом небо с символами христианской веры – горой (мироздание), замком (крепость веры) и золотокупольным Домом Господним. Присущая лишь великим мастерам плавность линий и живое сочетание красок зачаровали меня с первого взгляда своей гармонией, которая сродни гармонии музыки – я услышал ее звучание глубоко в душе, и душа моя вознеслась над суетой моих одиноких будней. И такое ощущение близости испытал я, что на мгновение мне показалось, будто обрел я наконец семью, а был я, надо сказать, сиротой с рождения.

 

Кем были эти святые в их земной жизни? И я начал исследование. Оказалось, вся группа действительно представляет собой своего рода семью. Фигура святой Афры является центральной, крайняя левая мужская фигура попирающая дьявола – святой Нарцисс, это ему Афра обязана своим обращением в христианство. Справа – мать Афры, святая Илария, а между нею и дочерью расположились их молоденькие служанки – святые Дигма, Эуномия и Еутропия. Рядом со святым Нарциссом – брат Иларии, святой Дионис, он стал первым епископом Аугсбурга. Далее – святые Симпетрус и Удальрикус (Ульрих), в разное время были они аугсбургскими епископами, и заслужили почтение тем, что восстановили церковь Святой Афры после набегов завоевателей.

 

Картина произвела на меня такое сильное впечатление, что вскоре я решил отправиться в Аугсбург.

 

Когда я вошел, церковь была расцвечена солнечными бликами, пробивавшимся сквозь цветные витражи. В глубокой задумчивости застыл я перед каменным саркофагом с мощами святой Афры, и, кажется, забыл обо всем. Даже не сразу понял, где нахожусь, когда кто-то тронул меня за плечо. Лишь тут я обнаружил, что день давно кончился и помещение тонет в густых сумерках. Рядом со мной стоял немолодой белобородый мужчина. Вытирая руки ветошью, он улыбался одними глазами:

 

– Простите, я должен закрывать, приходите завтра.

 

Уже на улице спросил меня, откуда я. Мы разговорились. Мужчина оказался художником и реставратором. Узнав, что я до сих пор не позаботился о ночлеге, пригласил меня в свою мастерскую. Там он указал на топчан в углу, покрытый серым солдатским одеялом.

 

– Это вас устроит?

 

Я был рад, потому что денег на комнату у меня не было. Пока он накрывал скромный ужин, я разглядывал картины, которыми было завалено помещение.

 

– А здесь вы использовали киноварь или красную охру? – спросил я, мастерская была плохо освещена.

 

– А ты что, тоже художник? – удивленно спросил мастер.

 

– Пока нет. Я только учусь. Вот только…

 

Хотел сказать, что у меня нет настоящего учителя, но решил промолчать.

 

– Не хочешь стать моим помощником?

 

Я с радостью согласился.

 

Мастер был строг, но справедлив, и я у него многому научился.

 

Прошло немало времени, прежде чем я заговорил о том, что привело меня в Аугсбург и показал срисованную мной миниатюру. Мастер слушал молча, потом поднялся с места и стал отодвигать от стены старые холсты и листы картона, пока не добрался до спрятанного за ними небольшого кованого сундука. Тут он снял с шеи шнурок, на котором висел ключ – он всегда носил его с собой – отпер сундук и в руках у него оказался пожелтевший от времени свиток папируса. Незнакомый и волнующий аромат исходил от этого свитка.

 

– Смотри, – сказал он тихо, словно опасаясь кого-то разбудить, – это ее письмо. Она писала его той ночью, которая.., – замолчал, а потом добавил еще тише, – той последней ночью, которая отделяла ее от вечности.

 

Письмо было на латыни и я прочел: “Si tu vales, bene est. Ego vales…“. Так в те давние времена начинались все письма – «Если ты здоров, это хорошо. Я здорова».

 

И дальше:

 

«Дорогой друг, – ты позволишь назвать тебя другом, но ты знаешь, для меня ты больше, чем друг, больше, чем отец и мать, больше, чем вся эта наша земная жизнь, которой я лишусь на рассвете. Я ни о чем не жалею, сердце мое исполнено великой силы, оно плачет и ликует одновременно. Оплакивает оно ту жалкую жизнь, которой я жила прежде, и ликует при мысли о жизни вечной. Знаю, мне придется пройти через большую боль, и я солгала бы, если бы сказала, что не боюсь. Я – человек, я – женщина и я боюсь боли. Но я пройду сквозь нее, меня поведет моя великая любовь. Этой любовью я обязана тебе, это ты открыл мне великую истину, ты вселил в мое сердце приверженность, какой я не знала прежде.

 

Я поняла, что означал тот мой старый сон. Приснился мне олень, пьющий воду из прозрачного ручья, я стояла рядом. В одной руке у меня была зажженная свеча, а в другой – переплетенные пальмовая и оливковая ветви. Напившись, олень поднял голову и посмотрел на меня человеческими глазами. Под его взглядом оливковая ветвь сама обвилась вокруг моего чела. Тогда олень промолвил: «Путь тебе на Аугуста Винделикум[2], ты станешь царицей».

 

Наутро рассказала я мой сон матери. В ответ она долго молчала, глядя куда-то вдаль, и вдруг заговорила чужим, словно потусторонним голосом: «Как олень стремится к водным потокам, так и душа моя стремится к Тебе, Господи! И зажжется свеча великого Воскресения, и достигнешь ты пальмы победы над смертью, и прилетит к тебе вестник мира и коронует тебя оливковой ветвью…». На этих словах она замолчала и в следующий момент словно проснусь ото сна.

 

Ты уже знаешь, что отцом моим был царь Кипра Саламина, у меня было счастливое детство, жаль, длилось оно недолго. Отец погиб в схватке с врагом, а нас с матерью ждала страшная судьбы пленниц. Но тут нам на помощь пришел ее брат, мой дядя Дионисий, сам раненый в бою, он помог нам бежать. Когда после многолетних скитаний мы оказались на улицах Вечного года, мне как раз исполнилось пятнадцать. Все вокруг говорили, что я очень красива, и тогда моя мать решила посвятить меня божественному служению: я стала жрицей любви в Храме Венеры, где получила мое новое имя Афра – в честь Богини любви Афродиты. Да, я служила любви… Но разве ж знала я , что такое настоящая любовь!

 

Так прошло без малого пять лет. И вот приснился мне тот вещий сон.

 

Пророческие слова моей матери, сказанные в трансе, лишили меня покоя. С того момента двигала мною некая таинственная сила. И вот однажды сила эта заставила меня покинуть Рим и отправиться в путь.

 

В Аугуста Винделикум прибыли мы впятером, кроме моей матери Иларии за нами последовали наши верные служанки – Дигма, Еуномия и Еутропия, ты их знаешь, они, как и я, служат господу нашему Иисусу Христу.

 

А тогда… Храма Венеры в городе не было, и мы сняли большой дом, в котором творили богослужения великой богине. Жителями города это было воспринято с радостью, они с большим энтузиазмом принимали участие в наших богослужениях. Ты хорошо знаешь, в чем заключались наши обряды и какими действиями они сопровождались, но тогда я не видела в том ничего зазорного, вот только сердце мое не находило покоя…

 

Так прошло еще четыре года.

 

И вот однажды под утро раздался стук в дверь. Я пошла открывать. На пороге, в свете угасающих звезд увидела тебя, с тобой был твой друг Феликс. Я сразу поняла, не за плотской радостью явились вы в наш дом. И действительно, вы бежали от преследования. Я дала вам приют.

 

На следующий день слова твоей застольной молитвы смутили меня. После обеда ты продолжал говорить о своем Боге, о Великой Троице, о Воскресении Господнем, а у меня не было сил заставить тебя замолчать. Твои слова раскаленным золотом вливались в мое сердце – они согревали и укрепляли его одновременно. Ты говорил о любви. Но это была совсем не та любовь, которой служила я на протяжении девяти лет, чувствуя, как она с каждым часом все больше опустошает мою душу. О б этой любви ты сказал так: «Словно ибисы, те плотоядно мыслящие люди, что в пищу алчно потребляют смертоносные плоды деяний, да еще и детей своих, к их порче и погибели, оными питают». Ты вливал в мое сердце другую любовь, вечную и нетленную, и эта любовь наполняла меня новой силой.

 

Ты крестил нас пятерых святой водой и духом святым, ты дал нам, бедным изгнанницам, истинное отечество – святую веру в Господа нашего Иисуса Христа.

 

И мы закрыли наш дом, и посвятили себя молитве.

 

Это вызвало большое возмущение в городе.

 

И вот они схватили меня… Они требуют отречения… Но разве отрекаются от любви? Не я владею ею, а она мной.

 

Завтра тело мое погибнет, но я знаю, душа моя, преисполненная радости и благоговения, будет жить вечно. Безгранично благодарна я тебе, мой друг, мой спаситель, за то, что ты наполнил сердце мое этой животворящей силой. Прощай… Помни обо мне. Когда-нибудь мы встретимся с тобой там…»

 

 

 

Прочитав письмо, я не в силах был вымолвить ни слова. Чудом казалось мне уже то, что я удостоен был держать в руках этот манускрипт. Потрясенный, я вышел на улицу. Шел осенний холодный дождь, ледяные струи проникали за воротник, но мне это было все равно. Уличные фонари  бросали на мостовую слабый дрожащий свет, и я тоже дрожал всем телом – от холода и от внутреннего потрясения. Нескоро вернулся я в мастерскую. Догорающие в камине поленья едва освещали помещение. Манускрипт исчез со стола, он снова покоился под замком. Мастер спал. А я лежал без сна до ранних сумерек… В эту ночь я понял, что посвящу свою жизнь иконописи.

 

 

 

 

 

 

 

ВО ВРЕМЯ ЧТЕНИЯ…

 

 

 

Эта выставка картин, сопровождавшаяся текстами, была  организованна епископатом одного из австрийских городов и носила название „Himmlisch“, в смысле, небо, как мы его понимаем в христианском смысле. Посвящена выставка времени пасхального поста.

 

Мне предложили написать текст к одной из картин. Зная о пристрастии современных художников к абстрактной живописи, я попросила прислать мне что-нибудь сюжетное, ведь я рассказчик, «тексты» я писать не умею. Как я и думала, художники, принимавшие участие в выставке, были исключительно абстракционистами, тогда специально для меня была найдена миниатюра из старой книги с изображением девяти святых из Аугсбурга. Картина была потом увеличена и появилась на стенде рядом с моей отпечатанной историей.

 

Пришлось провести своего рода детективное расследование, чтобы узнать, кем были эти святые при жизни и как они связаны между собой. В результате появился мой первый, так сказать, исторический рассказ – «Великая любовь святой Афры. Рассказ одного иконописца».

 

Финисаж сопровождался чтением. В первом ряду сидели представители городских властей и священник из той самой церкви, в которой и проходила выставка. Это был упитанный человек средних лет, в черном костюме, с характерным белым воротничком, лицо его отражало полное довольство жизнью, так и казалось, он только поднялся от обильного стола.

 

Читала я первой, это был отрывок из моего рассказа – предсмертное письмо святой Афры, в котором описывается, как она, будучи жрицей любви, в конце концов обрела истинную веру и истинную – не плотскую – любовь. Время от времени поднимая глаза на публику, я видела, как напряженно меня слушают.

 

Когда я дошла до слов об ибисах, «которые как плотоядно мыслящие люди алчно потребляют в пищу смертоносные плоды их деяний и к порче и погибели питают оными своих детей», священник, быстро пожав руку своему соседу, вышел из зала. Случайность? Или он не желал этого слышать.

 

После того, как другие авторы прочитали свои тексты (надо сказать, это были стихи вполне нейтрального содержания), слово взял один из организаторов выставки. Как и полагается, вначале он воздал хвалу присутствующим отцам города, потом похвалил авторов и художников, охарактеризовав на свой лад их творчество. Особо остановился на творчестве одной из художниц, в котором особенно ценным была – по его мнению –связь «небесного» и сексуального. В подтверждение его слов сама художница добавила несколько слов о роли женственности в понимании небесного. Смотрели они при этом отчего-то в мою сторону так, словно слова адресовались лично мне.

 

Сразу же после этого выступающий коснулся моего рассказа, проявив удивление тем, как это возможно, на основе одной лишь картины написать нечто биографичное, и закончил цитатой из Элиаса Канетти, который сказал однажды, во время посещения музея, как это, дескать, важно, найти картину, которая отражала бы твои мысли. Итак, я увидела отражение моей темы там, где увидеть его мола только я? Гм, в то время как мой рассказ все же опирается на конкретный исторический материал, умудриться разглядеть связь сексуальности с постом и небом, да еже в абстрактной картине, для этого надо обладать…

 

Ну да ладно…