МЕДОВУХА

(Рассказ опубликован в журнале "Казань", № 8 2013)

 

- Поедешь на пасеку! - приказал главный, как только я перешагнула порог редакции.

- Когда?

- Сейчас!

- С ночевкой?…

-Без ночевки, сегодня вернешься. Завтра материал должен стоять в номере.

- Попутками?

- Нет. Ильмара Губайдуллина знаешь? Наш районный зоотехник. Он захватит тебя…

Зоотехника Ильмара Губайдуллина я не знала. Я вообще была здесь человеком не просто новым, но и вроде как чужим - здесь каждый знал каждого.

Впрочем, почувствовать мою чуждость давал мне лишь один человек, мой коллега, литсотрудник Юхан. По совместительству был он считался великим поэтом, а работа в редакции была для него примерно тем же, чем была для Достоевского каторга - его к ней вынуждали жизненные обстоятельства, в данном случае в лице законной жены. Что жена с этого имела, понять было трудно, ведь зарплату свою Юхан пропивал. Зато к жене относился с уважением.

Число уважаемых Юханом людей равнялось двум. Вторым был известный в те времена поэт, о своей единственной встрече с которым на каком-то писательском форуме в Прибалтике Юхан упоминал не реже двух раз в неделю.

Жену Юхана, как, впрочем, и известного поэта, лично я ни разу не видела, а посмотреть очень хотелось. Я имею в виду, посмотреть на жену, ведь она была единственной женщиной, о которой Юхан говорил не просто с уважением, но даже с каким-то внутренним трепетом. А поэт перестал меня интересовать сразу после того, как Юхан прочел однажды вслух один его самиздатовский шедевр о каких-то «беленьких сучках», которые ездят отдыхать «к черным кобелям».

Меня Юхан не любил. Я его, впрочем, тоже. Но я делала это молча. Когда Юхан отпускал в мой адрес нескончаемые глупые замечания, мне неизменно вспоминался один мой одноклассник в шестом классе, он сидел со мной за одной партой и без конца дергал меня за косы, а после того, как я, вопреки родительскому запрету, косы отрезала, он стал наступать мне на ногу. Когда я всерьез разозлилась и стукнула его линейкой по лбу, он опустил голову и сказал: «Знаешь, есть такая примета, если мальчик девочке наступает на ногу, значит, он ее любит».

Эти мальчишки совсем не хотят взрослеть!

Юхану мешало то, что мне, девятнадцатилетней, досталось место заведующей отделом, хотя сам он на отдел писем трудящихся не претендовал. Возмутило его то, что место досталось соплячке, да еще пришлой. Семья Юхана тоже приехала сюда откуда-то Прибалтики, но это было очень давно.

 

Ответственный секретарь, немолодой, обремененный семейством человек с лицом обиженного щенка из породы бульдожьих, тоже не оставлял меня без внимания. Делал он это, правда, иным образом. Летом он приносил мне цветы из собственного палисадника, а зимой угощал карамельками. Обычно это был один цветок или одна карамелька. Щедрое подношение сопровождалось литературно-риторическим: «Доколе?», что означало: «Доколе, жестокосердая?». Так он жаловался на отсутствие взаимности с моей стороны и на мою неблагодарность. В ответ я засовывала карамельку в рот – я всегда голодная – и пожимала плечами, а он садился за письменный стол, подпирал голову руками и произносил, мечтательно глядя в пространство:

- Эх, уехать бы куда-нибудь на север! Например, на северный Кавказ.

- А на северную Сицилию не хотелось бы? - ехидно спрашивала я, не подозревая, что доживу до того времени, когда подобные мечты уже не будут равноценны мечте побывать на Марсе. Советская власть была крепка, проклятая, и в ее крепости никто не сомневался.

 

- Все ясно? - спросил главный, бросив ревнивый взгляд на одинокую садовую ромашку в граненом стакане на моем письменном столе.

И главный тоже… На прошлой неделе мы с ни допоздна читали гренки, в редакции уже никого не было. Вдруг он оторвался от гранок, поднял голову и посмотрел на меня взглядом побитого пса. Стал жаловаться на жену, она его, дескать, не понимает. А я его понимаю? У него сейчас настроение хорошее, а через минуту он может взорваться на ровном месте. Так что я, скорее, понимаю, его жену. Да и жена у главного – такая раскрасавица, каких только в кино снимать. Так что... Короче, нечего жаловаться!

 

Главный вышел, оставив дверь открытой.

- А где этот зоотехник? - крикнула я вдогонку.

- Он сам приедет за тобой, - бросил главный, не оборачиваясь.

Он все еще обижен на меня. Все бабы одинаковые…

- О, а это случаем не он? – произнес Юхан, глядя в окно. - Смотри, верхом на белом коне!

Глаза у Юхана были невидящие, и вообще он был похож на разбуженную среди белого дня сову. Его стол загораживал окно, мне не хотелось к нему приближаться, я взяла сумку и вышла на улицу.

Что значит, верхом? К бричке я успела привыкнуть, и даже научилась ею править, но в жаркие летние дни пенный лошадиный пот летел в лицо, и потом волосы и вся одежда пахли конюшней.

Ни лошади, ни брички на площади я не увидела. Вместо этого симпатичный молодой мужчина, правда, невысокого роста, любовно протирал ветошью беленькую «Яву».

- Вы из редакции? - спросил он, заглушив мотор.

- А вы зоотехник? – ответила я вопросом на вопрос.

 

Утро еще не разогрелось, но день обещал быть жарким. Воробьи лениво чирикали в чахлых ветвях пылившего над зданием райкома тополя. В этом здании помещались также райком комсомола, районная библиотека и, как вы поняли, редакция газеты. Газета называлась «Путь Ильича», но я про себя именовала ее «Кепкой Ильича». Не могу я всерьез воспринимать все эти глупые названия.

- Ну что, поехали? - спросил зоотехник.

Я несмело взобралась на заднее сиденье, с непривычки ища глазами, за что бы ухватиться.

- Нет, так не пойдет, - решительно заявил зоотехник.

- Что не пойдет?

- Вам придется крепко держаться за меня руками, - пояснил он.

А чем еще можно держаться, ногами что ли, захотелось поправить его русский язык, но я промолчала.

Обнять незнакомого мужчину, да еще с утра пораньше… Что он себе вообразил?!

- В целях безопасности, – пояснил зоотехник и нажал на газ. Железная коняка рванула с места, и мне все же пришлось судорожно вцепиться в его грудь.

Мотоцикл ревел. Ветер свистел в ушах. Когда мы обгоняли грузовики, страх во мне смешивался с восторгом, мне хотелось громко кричать. Мотоцикл подскакивал на колдобинах так, что мне казалось, меня сейчас выкинет из седла.

Километров через двадцать свернули с большака и поехали меж полей. Вокруг колыхалось начинавшее золотиться море озимых. Ноздри щекотал аромат пыльцы.

Казалось, запах тоже окрашен в золото. У запахов, как и у звуков, есть цвет. Запах воды, например, - холодный, синий, а весеннее пение дрозда напоминает мелкие, медленно увеличивающиеся разноцветные прозрачные шары, они плывут вверх, а перед тем, как растаять, распадаются на еще более мелкие - оранжевые, голубые и зеленые…

Дорога свернула вправо, потом еще раз вправо, и мы оказались у реки.

Речка так себе, небольшая, не то, что Волга. Один берег пологий, можно сказать, пляжный, но мы ехали вдоль высокого берега, поросшего ветлами и еще каким-то кустарником.

Каждый раз даю себе слово немного подучить ботанику, но из этого ничего не выходит. В университете каникулы, казалось бы, можно кое-что наверстать, но до университетской библиотеки электричкой и автобусом больше часа, пока еду вспоминаю, что театр рядом с университетом, а там друзья…

Короче, не в ботанике счастье.

Вскоре мы оказались на вершине невысокого холма. Из-за деревьев просвечивала красная черепичная крыша.

 

Ловко спрыгнуть с мотоцикла мне не удалось - колдобины оставили воспоминание в энной части моего тела – и я была разочарована собой. Так хотелось, чтобы меня считали выносливой и упорной, ведь это непременные качества настоящего журналиста. Всегда на переднем крае, всегда там, где опасно, где холод и жар, ну, и всякое такое. Ладно, советскому журналисту если и удается побывать на переднем крае, то это – как в лучшем, так и в худшем случае - передний край уборки зерновых. Настоящие опасности поджидают нас не на горных или военных тропах, а в типографии, где в любой момент может проскочить коварная опечатка, которая положит конец твоей еще по-настоящему не начавшейся блистательной карьере. Тебя сходу лишат права на профессию. Но это еще ничего, раньше вообще сажали или даже расстреливали.

Чтобы писать интересно, обязательно ли самому бывать в горячих точках? Написал же кучу приключенческих романов какой-то немец, всю жизнь просидевший в тюрьме! Вот и я тоже, напишу когда-нибудь что-нибудь такое…

Энная часть моего тела нашептывала, что эту поездку на мотоцикле по родному бездорожью уже вполне можно считать приключением средней тяжести, вот только у нас таким приключениями никого не удивишь, у нас все такие отважные. Героизма никто не видят даже в том, что девушка одна разъезжает по республике на попутках. Ведь это тоже наши обычные будни.

Эх, если бы мне посчастливилось кого-нибудь спасти или, скажем, за мною погналось бы стадо разъяренных бизонов…

А тут не только бизонов, но и коров поблизости не было, зато воздух заполнило громкое и мелодичное жужжанье, говорившее о том, что пасека где-то совсем рядом…

Мой спутник шагнул вперед. Присутствие пчел его не пугало, хотя на нем была рубашка с короткими рукавами. Опасность, собственно, для нас обоих была примерно одинаковой, если, конечно, не считать моих обнаженных ног - платье едва доходило мне до колен.

- Идемте, - зоотехник повлек меня за собой.

Деревянный дом с остроконечной крышей утопал в кустах красной, белой и черной смородины, ягоды уже налились и были похожи на восхитительные россыпи драгоценных бус. За кустами поблескивали стекла оранжереи. Я поискала глазами ульи, но их здесь не было.

Солнце поднялось в зенит, начиналась жара. Здесь она была такой сладкой, что ее хотелось пить, в ней хотелось купаться.

Пряный аромат цветочной пыльцы щекотал ноздри, но ветерок быстро прогнал этот запах, пахнув терпким и знойным настоем трав, а еще через минуту от теплицы потянуло грибной сыростью. Ветер капризничал, то и дело одаривая меня новыми ароматами.

Запахло медом.

Зоотехник вошел в дом и вскоре снова появился на крыльце вместе с хозяином.

Пасечник меня разочаровал. Ожидала я увидеть этакую былинную личность, обязательно с длинной бородой рыжеватого цвета. Когда не хватает собственного жизненного опыта, легко стать жертвой стереотипов.

Этот пасечник был примерно одного возраста и одного роста с зоотехником, и вообще, были они похожи, как братья.

За спиною пасечника мелькнуло на мгновение светлое женское лицо в пестром платочке, и снова скрылось за дверью.

Говорили мужчины между собой по-татарски. Много слов они не тратили.

- Хотите попить с дороги? - спросил хозяин, переходя на русский.

- Если можно, водички, пожалуйста.

Не успел он повернуть голову, как из двери вышла хозяйка со стаканом воды в руке. Женщина с улыбкой протянула мне стакан.

- Посидим в саду? – спросил хозяин.

- В саду, так в саду!

Мы устроились за вкопанным в землю деревянным столом, над которым нависали яблоневые ветви.

Покой летнего дня разливался по саду, покой и умиротворенность сквозили в размеренной неторопливости хозяина и моего спутника. И даже несушки, выклевывавшие что-то из земли, не проявляли обычной своей куриной суетливости. проглотив зернышко или червячка, курица надолго застывала на месте в почти философской задумчивости.

Пестрохвостый петух с павлиньей важностью прогуливался по двору.

- Расскажите о себе, - обратилась я к пасечнику классической фразой советского журналиста.

- А что тут рассказывать? - произнес пасечник в том же классическом ключе, но я заметила, что он пытается придать побольше солидности своему голосу. Было видно, что он польщен моим визитом, но разочарован моим возрастом. Такое случается часто.

Ничего, обычно я даю собеседнику пять минут. То есть, я даю пять минут себе. Если за первые пять минут не возникнет доверие… Ну, не знаю, что тогда, такого пока не случалось.

Есть, правда, типы… Они испытывают принципиальное презрение к «писакам». С такими я знакома, хотя писать мне о них не приходилось. Наверное, оттого, что их редко выдвигают на подходящие должности, да и передовиками они тоже не становятся. Нет, вовсе не потому, что они не любят «писак», а потому что характер есть характер, и он проявляется во всем, что бы человек ни делал.

Доверие обычно появляется уже через пять минут. Есть, правда, тут один секрет. Нет, компетентность здесь ни при чем, ее у меня нет, и я это знаю, поэтому просто задаю кучу вопросов, часто совершенно банальных. Важно другое. Важно показать, что человек тебе симпатичен, и что его дело ты считаешь по-настоящему важным. Я не играю, мне, и правда, все интересно. Да и тянет меня почему-то к простым работягам, их я люблю за то, что они ничего не играют, и это неважно, трезвые они или пьяные. Не образование делает человека интересным, интересным его делает внутренний его мир, то есть его характер, а характер мало зависит от количества прочитанных книг. Книги ведь тоже можно читать по-разному…

НО если честно, то все, что мы пишем – принципиально скучно, а другое все равно не напишешь, потому что каждое слово надо согласовывать... Ну, кого может интересовать, сколько зерновых намолотили в этом сезоне Иванов с Сидоровым? Читателя интересует конечный продукт и где его можно купить. Или, скажем, жилищный вопрос, если читателя он и интересует то уж конечно, не в том разрезе, сколько кирпичей уложил за смену каменщик Исламбеков, или с кем он соревновался. Читателя интересует, когда он, наконец, получит квартиру. На этот вопрос журналист ответить на может, так что читателю глубоко плевать и на каменщика, и на всех других стахановцев.

Мед его интересует тоже не на пасеке, а в магазине.

В результате получается какая-то фальшивая игра, когда все знают, что в игре крапленые карты, но все равно продолжают играть.

Когда я заговариваю об этом вслух, главный строго просит меня замолчать. Он говорит, что мне лучше всего даются портреты тружеников, что мой талант заключается именно в этом, поэтому я должна стараться… Ну, и так далее.

Ладно! Все равно я здесь временно. Эта газета для меня своего рода разминка, подготовка к настоящей жизни настоящего журналиста. Я еще не живу, я только готовлюсь жить…

 

Пока мы беседовали, жена пасечника принесла кувшин с холодной водой и молча положила на край стола папку с наградными грамотами мужа. В отличие от зоотехника, пасечник русским языком владел неважно, правда, когда речь зашла о пасеке, его русский сразу заметно улучшился.

Пчелы, матки, трутни, об этом я что-то помнила из зоологии. Мёд бывает разных сортов. Это я знала по этикеткам на банках – липовый, цветочный, клевый, ой, нет, клеверный… Цветочный, оказывается, тоже различается по сортам, и у каждого сорта свои свойства. Вкусовые и целебные. В колхозе часто сорта смешивают, но в своем личном хозяйстве уважающий себя пасечник такого не допустит.

- А разве не вы поставляете мед в колхоз?

- Поставляю в бидонах. Расфасовываю его не я.

Маточное молочко? Никогда не слышала, чтобы пчел можно было доить. Воск, это понятно. Из воска делают свечи, и они чудесно пахнут. Пыльца… Забыла, что там с пыльцой. Прополис – это лекарство, пусть даже официальная советская медицина его пока не признает, но настанет день… Хозяин в этом уверен….

- Воздух пасеки вообще очень полезен для здоровья, – сказал пасечник с такой уверенностью, что я ему поверила и невольно сделала глубокий вдох.

Втроем мы направились к пасеке. Дорога вела вдоль кромки леса, укрывавшего вершину холма. Лес был прозрачный, солнечные лучи, побиваясь сквозь листву, кидали на мох и траву золотистые блики. По другую сторону холма скатывались вниз поля. Вдалеке их взрезала извилистая зеленая змейка той самой реки, вдоль которой мы ехали.

Красота природы обладает какой-то мистической силой. Зачарованный странник... Это странник, которого зачаровала природа… При виде этой широты, этих бесконечных полей, этого бездонного прозрачного неба отчего-то неизменно приходит на ум слово родина. У нас его пишут с большой буквы. В немецком языке тоже, но немцы все существительные пишут с большой буквы, в том числе и слово человек. А мы человека пишем с маленькой, зато добавляем, что он звучит гордо. Гордо по отношению к кому? К курице или к корове? Или по отношению к дереву?… Почему гордо? Что такого в нас гордого?

-А сетку вы не надеваете? - спросила я пасечника, когда мы поравнялись с ульями, вытянувшимися в длинную шеренгу вдоль кромки леса.

- Сейчас нет. Только когда отбор меда. Тогда пчелы думают, я грабитель и нападают. Пчела умирает, когда кусает.

Ценой собственной жизни защищают отважные пчелки свой дом, свою родину...

Пасечник чуть приподнял крышку улья, и я увидела аккуратно уложенные рамки. Он быстро водрузил крышку на место, но в воздухе еще долго носился медовый запах.

 

Перед тем, как сесть за стол, мы направились к умывальнику. Там же, под навесом стояло что-то большое и круглое, очевидно это и была центрифуга.

Я немного разочаровалась. Конечно, я боюсь пчел, ос, оводов и всяких кусающих летучих, но мне очень хотелось принять участие… Ожидала, что на меня напялят такой белый костюм с сетчатой маской, и что пасечник будет дымить чем-то там, доставая из улья рамки с сотами, а пчелы подвергнут нас воздушному налету. Вот тогда было бы, о чем писать! Хотелось бы посмотреть, как работает эта центрифуга. Обожаю смотреть на работу всяких машин, особенно люблю наблюдать за экскаватором, когда он  копает замлю.

 

Обед состоял из свежих овощей и отварной картошки, на которой громоздились щедрые куски говядины. Я уже сказала, что я всегда голодная. Очень худая и очень голодная. Если меня трижды в день посадить за обед, я и тогда съем все до последней крошки, но мне редко удается пообедать даже один раз.

Вежливо ждала, когда другие приступят к еде, а они, очевидно, ждали меня. Тогда я взяла помидор и попыталась разрезать его дюралевым ножом.

- Нет, так не годится, - сказал зоотехник, - смотрите, как надо.

Он выбрал самый большой помидор, весь такой неровный, с выпирающими бочками, и вонзил в него свои большие белые зубы. Из-под зеленого венчика скатилась алмазная капля, а внутри помидор оказался беловатым, сахарным, как хорошо вызревший арбуз.

Ну и что? Мы тоже так можем! Я отложила нож и тоже впилась зубами в помидор. На моей тарелке уже лежал большой кусок мяса, и громоздилась горка ароматной разваренной картошки, тоже как будто сахарной.

Посередине стола стоял стеклянный кувшин с мутноватой жидкостью. Хозяин наполнил стаканы.

- Это медовый квас, - скал он, - Сами делаем.

Мне пить не хотелось, я уже до этого выпила два стакана воды, да и не похожа эта жидкость на квас, квас обычно золотисто-коричневый...

- Вы обязательно должны попробовать квасу, - стал уговаривать меня зоотехник.

Хозяин с хозяйкой присоединились к нему. Хозяйка, правда, мысли свои выражала больше жестами, чем словами. В русских семьях такого не бывает, у нас всем в доме заправляет женщина, и даже мужем.

Хозяева и зоотехник подняли стаканы и чокнулись:

- За нас! - сказал зоотехник, улыбаясь, и добавил, - за вашу хорошую статью.

Когда он улыбался, казалось, весь он состоял из одной лишь улыбки.

Никогда еще никто не уговаривал меня выпить квасу, воды или лимонаду, уговаривают обычно выпить вина или водки. А почему, собственно? Наверное, думают, что ты ломаешься, и тогда начинают тебя «уламывать». Этого я терпеть не могу, сказала не хочу, значит не хочу и точка! А может, им неприятно, чтобы кто-то рядом был трезвым, когда сами они пьяные? Не знаю. Я, конечно, в компании пью вино, но только вечером, а днем алкогольные напитки не люблю, днем мне нужна моя голова.

Из вежливости отхлебнула глоток квасу и вернула стакан на место. Квас оказался кислым, как испорченное сухое вино.

- Пей до дна, - раздались настойчивые возгласы, и мне пришлось опорожнить стакан.

Голова закружилась, по телу разлилось приятное тепло. Ну и квас! Так бы сразу и сказали, а то, выпей квасу…

Ем я быстро, даже слишком быстро…

Одна моя подруга – она на пять лет старше меня и у нее уже большой жизненный опыт - говорит, по тому, как человек ест, можно определить, какой он в сексе. А что это значит, какой в сексе? По-моему, секс есть секс, и, насколько я понимаю, это совершенно определенное действие, и все его совершают одинаково. Но подруга говорит, когда я созрею, сама пойму, о чем тут речь. Созрею, это значит, стану женщиной, то есть, после дефлорации, ну и всякое такое… Впрочем, разве я такая уж молодая? Раньше в моем возрасте девушка считалась старой девой… А куда спешить? Сначала надо влюбиться. По-настоящему влюбиться, так чтобы сердце пело. Потом сыграть свадьбу… Это, правда, не совсем обязательно, главное, влюбиться. Я еще ни разу не была по-настоящему влюблена, если у меня порой и возникает чувство, похожее на любовь, то уже через неделю оно куда-то девается...

Тарелка моя быстро опустела, захотелось взять еще кусочек мяса, но он был поседений, и я постеснялась. Хозяйка быстрым шагом вышла на кухню и вернулась с блюдом, на котором высилась гора пирожков.

- Оч почмак? – с надеждой спросила я.

Это такие татарские пирожки с кониной. Очень вкусные.

Приехав в Казань, я долго не отваживалась попробовать конину, но как-то голод не заставил меня заглянуть в татарскую столовую на улице Баумана. Там было на редкость чисто, ну прямо, как в ресторане, и точно так же хорошо пахло. Пирожки с кониной оказались очень вкусными. В тот день я поняла, что голод может легко изменить мировоззрение человека. Да и разве корова не человек, а ее мы едим без зазрения совести, так почему лошадь нельзя?...

- Нет, не оч почмак, - ответила хозяйка, загадочно улыбаясь, - вы попробуйте.

Лишь теперь я ощутила аромат ванили, пирожки оказались со смородиной. Откусив кусочек, прикрыла глаза от удовольствия, а когда снова их открыла, передо мной уже стояла тарелочка с сотовым медом.

 

После обеда хозяин с зоотехником куда-то исчезли, а я пошла бродить по саду. Срывала недозрелые яблоки. Люблю все кислое. В детстве я могла, не поморщившись, съесть два лимона подряд. Когда приходили гости, папа устраивал для них аттракцион: я должна была залпом выпить стакан меда и закусить лимоном. То и другое я делала с удовольствием, а гости почему-то удивленно восклицали и хлопали в ладоши. Чувствовала я себя при этом так, как, наверное, должна себя чувствовать цирковая собачка, получившей вознаграждение.

Этот квас… За обедом гостеприимные хозяева вместе с зоотехником заставили меня выпить еще стакан их медового кваса. Теперь у меня шумело в голове.

 

Обратный путь уже не казался таким опасным, руки мои сжимали грудь зоотехника не судорожно, а даже ласково. Солнце давно перевалило на другую сторону небосклона, жара стала почти невыносимой. Ветер душил меня в знойных своих объятиях.

Когда мы поехали вдоль реки, я вскричала:

- Окунуться! Давайте искупаемся!

Зоотехник послушно притормозил.

Купальника у меня не было, а купаться в белье и потом ехать мокрой… Выход один!

- Так, - строго сказала я, - вы идете направо, подальше от меня, а я иду за те кусты налево. Договорились?

Мой спутник кивнул и так же послушно направился в указанном направлении.

Спрятавшись за развесистой ветлой, я скинула с себя одежки и прыгнула в воду. Вода была прозрачной, но не такой прохладной, как хотелось бы, жаркий день разморил и ее, я имею в виду речку. Течение было медленным и ленивым. Когда мы жили на юге…. С подружками я часто ходила купаться нагой под покровом ночи. Ночью на пляже появляться было нельзя, нас мог задержать пограничный патруль, но удовольствие стоило риска. Тот, кто никогда не купался нагим, не знает, что такое настоящее удовольствие!

Зоотехник бултыхался вдали от меня, плавать он не умел. Приветственно махнув рукой в его сторону, я поплыла в обратном направлении.

 

Вдоволь накупавшись, вернулась к берегу. Потянувшись к одежде, увидела… Короче, зоотехник –в черных «семейных» трусах – шел мне навстречу, и был уже совсем близко. В отчаянье я громко закричала и схватила первый попавшийся под руку предмет. Это была моя босоножка, и запустила ею в зоотехника. С свистом пролетев по воздуху, она угодила ему прямо лоб.

- Ты че, с ума сошла? – сказал зоотехник оторопело, и поднес руку ко лбу.

Удар заставил его остановиться.

- Может, и сошла, - закричала я, хватая вторую туфлю. – Еще один шаг, и я…

Моя злость заставила его сделать шаг назад.

Для большей убедительности я замахнулась второй босоножкой, но из рук не выпустила, решив сохранить ее в качестве оружия ближнего боя. Пробормотав что-то по-татарски, вероятно, какое-то ругательство, зоотехник развернулся и разочарованно зашагал прочь.

Все еще дрожа от злости и глотая слезы, я быстро оделась и стала искать улетевшую сандалию.

Зоотехник, тоже уже одетый, осторожно приблизился ко мне.

- Пора ехать, - сказал он робко, помолчал и добавил, - только не пуляй в меня больше сандалиями.

- Еще как пульну! - сказала я з обиженно,- ты нарушил уговор. Мы как договорились?!

- Я думал…

- Нечего думать… Договор есть договор, я думала, ты настоящий мужчина, - выговаривала я, не замечая, что перешла на ты, словно то обстоятельство, что он видел меня голой, давало мне такое право.

Страх делал меня злой. Сначала напоили меня медовухой – «Выпей квасу!», - а потом… Может, я и так выпила бы этого квасу, но надо же знать, что пьешь. А теперь еще вот…

- Ты нарушил договор, - повторяла я

- А ты сама виновата, - сказал зоотехник примирительно. – Я тебя неправильно понял.

- А что тут понимать?! Человеку не хочется в мокром белье ехать на мотоцикле! Поэтому я и сказала, чтобы ты ушел подальше.

- Да, ты же махнула мне рукой!

- А ты такой примитивный, что не понимаешь простой вежливости?

- Да, я примитивный. Все мужчины примитивные. Это не так плохо, как ты думаешь. А ты такая глупая, что этого не знала?

Ползая на четвереньках в поисках улетевшей босоножки, мы продолжали переругиваться, но делали мы это уже совсем беззлобно. Взаимные упреки сыпались легко, и они вроде даже сближали нас, я имею в виду, по-товарищески, по-родственному сближали.

 

-  А ты классная девчонка, - сказал он, когда мы прекратили поиски и присели отдохнуть, свесив ноги с обрыва. – Я таких никогда не встречал.

- Чем же это я классная? – скептически спросила я.

- Смелая! Отважная. Себя не стыдишься. И постоять за себя тоже можешь. Не был бы я женат, сейчас же сделал бы тебе предложение.

Я ничего не поняла.

- Это как?

Тогда зоотехник стал пояснять:

- Наши женщины даже дома купаются в рубашках. Мои  мама и бабушка собственного тела никогда не видели.

- А жена?

- Ну, жена…

Зоотехник вроде как смутился, и я не стала уточнять. Через минуту он произнес таким тоном, словно открыл мне огромную тайну:

- И она, и я, мы ходим в баню.

Мы помолчали немного.

- Все, пора ехать, сказал зоотехник, поднимаясь и протягивая мне руку.

Раздосадованная потерей, я в сердцах зашвырнула в кусты и вторую босоножку.

Теперь я сама стала босоножкой.

- Гм… - произнес зоотехник, смеясь и поднося руку ко лбу, - это тебя Аллах наказал.

- Научи меня водить мотоцикл, - сказала я.

Зоотехник согласился  без энтузиазма в голосе. Видимо, он все еще чувствовал себя виноватым, поэтому отказать мне не смог.

Из урока вождения ничего хорошего не вышло, ученицей я оказалась бездарной, мало того, я сильно обожгла ногу, приложившись к блестящей никелированной выхлопной трубе, горячей, как утюг.

 

Юхан топтался на крыльце, райкома, невидящий его взгляд был устремлен куда-то вдаль, а губы беззвучно шевелились. В ожидании очередного собутыльника он не сочинял очередной шедевр...

Треск мотоцикла вернул его к действительности.

Пристрастно оглядев меня, остановил взгляд на моих босых ступнях.

- Что, потеряла? – спросил с пошловатой улыбочкой.

 

Да. Потеряла. Босоножки! Мою единственную мою пару…

 

Вена, март 2013